У порога на выброс

Совсем измотался,
продрог - неважно одет.
Ноги гудят, но надо идти. Идёт.

Пробрался на склад. Вдруг кто-то его найдёт?
Заходит в тупик, на стенке надпись:
ПРИВЕТ!

ТЕБЯ ЗОВУТ АЛЕКСЕЙ,
ТЕБЕ 90 ЛЕТ.
ВСПОМИНАЙ ДАВАЙ, ИДИОТ.
ТЫ ДАВНО УЖЕ НЕ СОЛДАТ. ТЫ ОТЕЦ И ДЕД.

У ТЕБЯ БОЛЬШАЯ СЕМЬЯ - ЦЕЛЫЙ КЛАН.
ЗДЕСЬ ТВОЙ ДОМ: ОТЫЩИ, ГДЕ ЧТО.
ПРИЛАГАЮ ПЛАН.

Изучает схему,
"Алексей", твердит, "Алексей".
"Если клан, то куда, скажи,
подевались все?"

Входит в кухню, везде таблички:

ЛОЖКИ, КРУЖКИ

САХАР, КРАХМАЛ

НЕ ВКЛЮЧАЙ ПЛИТУ -
В ПРОШЛЫЙ РАЗ ЕДВА НЕ ВЗОРВАЛ!

В спальне:

ВЫПЕЙ ТАБЛЕТКУ НА НОЧЬ

ТВОЙ ДИВАН

и

ПОЛЕЙ ЦВЕТЫ

В коридоре:

В СОРТИР - НАЛЕВО,
ЧЕГО ЗАСТЫЛ?

Вспоминает. Смеётся.
Тихо идёт к столу.
Пишет:

ВНУЧКА - АНЮТА

ВРАЧ - ИДИОТ И ПЛУТ

Мажет клеем обои, лепит оба листка:
кривовато висят, но видно издалека.

Устал.
Прилег под столом,
на половиках.
"На складе искать не будут,
посплю чутка".

На юге шумит ковыль, луга утопают в доннике,
на севере снег и сани, олени и рождество,
а в самом центре Москвы горят старинные домики,
воспламеняются сами, ни с того, ни с сего.

От них духота и жар, и улицы чахнут в копоти,
на небе не видно звезд от дыма и от огней.
Всё это, конечно, жаль. Ах, как хорошо и легко идти
по набережной в Гурзуфе, вот мы и идём по ней.

На пляже играют детки, и рыбки плывут вдоль молов.
Боль стихнет сама собой, когда принесут рассол,
когда засвистят креветки, усы показав из роллов,
и где-то за кольцевой труба заведёт вальсок.

она приходит, если дело труба, и ясно, кто правит бал
неотвратимая как набат
спокойная, как аббат
в волосах бант
маленькая, грязная -- стыдоба
ненормальная худоба, трещинки на губах
когда она входит, затихает пальба, замолкает мольба
мужчины затыкают орущих баб, выключают гремящий бас
покидают кто дом, кто бар
собираются на площади у столба
или у входа в центральный банк
каждый знает: пришла судьба -- нужно не проебать

они оставляют дома женщин, детей и калек
каждый из них какой-нибудь клерк,
работает в городе много лет
водит древний форд или шевроле,
ковыряется по выходным в земле
ест по утрам омлет, вечером в баре орёт "налей"
пел в группе, но после как-то поблек...
и вот они идут в тишине и мгле,
как косяк дрейфующих кораблей
травы доходят им до колен, она ведёт их сквозь сизый лес
на обочине трассы среди пыльных стеблей
каждому вручает его билет
из ближайшего города -- на самолёт

на каждом билете -- косая черта
и причудливый красный штамп
каждая точка прибытия -- именно та
где приложение сил даст невиданный результат
воплотится мечта
нужно только выйти на трасу, поймать авто
не думать о том,
как дома будут роптать
заклинать возвратиться, круги топтать
о том, какая под ребрами пустота

улетает один из ста
как всегда, только один из ста
остальные становятся белыми, как береста
теребят рукава пальто
начинают шептать
что ещё будет шанс, что жизнь едва начата
и расходятся по домам, до второго шанса
не доживает никто

Пока я делаю вид, что просто играю в плохом кино,
Как дети из Плезантвиля, пытаюсь добавить красок,
Как взрослые из икс-файлов, ищу ответа,
Внутри прорастает пестрый плотоядный вьюнок,
Манящий одних запахом свежего мяса,
Других - иллюзией небесного света.

Пока бутон ещё зелен, можно позволить себе сарказм:
Про центаврийскую бомбу, зашитую между рёбер,
Про пустое сердце Светланы Мартынчик.
Я принимаю меры, пытаюсь сломать часовой механизм,
Заранее примеряю модные больничные робы,
Бегаю в поисках подходящих затычек.

Ловлю в себе смертоносные споры, сбиваю в строки.
А лепестки тем временем хорошеют, наливаются ядом,
И вряд ли один небольшой вьюнок уничтожит мир,
Но я каждый раз холодею, услышав внутри его ропот.
Так что не стойте, пожалуйста, рядом.
Не стойте рядом, черт вас возьми!

Зацветают в подворотнях стеклянные розы, подрастают черенки бейсбольных бит, выезжает на работу уголовный розыск. Кто-то нынче будет убит. У меня бутылка виски и в наушниках Шуберт. Вероятно, я мутант, замаскированный крот: мне ни буквы не услышать без вагонного шума -- буквы водятся только в метро. Там по каменным ходам, по электрическим жилам машинист восьмистопную гоняет строку... Но с тех пор, как прошлым летом метро затопило, мне так глухо здесь, наверху. Мир чудовищно светел, омерзительно розов, мостовая днём горяча, я стараюсь не шуметь и маскируюсь под прозу, приблизительно как сейчас. Временами на закате, чтобы как-то согреться, чтоб проклюнувшийся текст слегка окреп и подрос, я стучу по батарее, выбиваю ритм сердца, имитирую лязг колёс.

Рыщем по ажурным лисьим тропам,
Петли нарезая раз за разом -
Ищем укрепленья и окопы
До зубов вооружённым глазом.
С рвеньем оголтелого туриста
Ставим метки - воздаём Иуде.
Мы к войне готовы на все триста -
Мы не знаем, что войны не будет.

Ищем щели в стенах и паркете,
Прячем письма в недрах интернета.
Даже наши собственные дети,
Под чужими именами где-то.
Конопатим окна, пол и двери.
Прячем нот осколки, слепки текстов,
Прячем мысли. Мы ещё не верим,
Что не будет никаких арестов.

Закупаем сухари и дрожжи,
Прячем кости в рукаве, как в сказке.
Копим, копим, будто жир подкожный,
Годовой запас тепла и ласки.
Чтоб зимой побаловаться чаем,
Оптом закупаем водопады.
Мы и знать, похоже, не желаем,
Что не будет никакой блокады.

Мы готовы - ко всему и с детства.
Наша кровь - на треть рубин искристый.
В нас живет тоска по диссидентству,
В нас живут потомки декабристов.
Мы умрём, смеясь, оставив вдовам
Едкую премудрость жизни странной.
Быть всегда и ко всему готовым,
И погибнуть, поскользнувшись в ванной.