* * *

А раньше-то в голове шептала тайга.

В земле чернильной спала гадюка,

в черничных зарослях кабарга. 

Реки ледяной дуга, янтарные берега.

От уха до уха три дня шёл лось,

чтоб сбросить рога.

 

Теперь в голове ни сосен, ни мха, ни ив,

отсыревший жилой массив.

Свет мигает, сутулый ныряет в арку,

папироску не загасив.

Дым котельной в портвейном свете,

луны беспокойный взгляд.

Кочегары Саша и Витя

подбрасывают угля,

берегут, как письмо из дома,

зябкий каменный неуют.

Топят плохо, больше поют.

 

А раньше-то за грудиной пел океан,

в подводном кратере шарил кракен, 

весёлый остров был вечно пьян.

Над рифом царили киты и скаты,

мы грелись в кафе на причале. 

Так было раньше. Но и теперь

всё так, как было вначале:

те же мы набегались и сидят, 

увлечённо смотрят закат,

мы помешивают в стаканах

тишину и арбузный свет.

Нам осталась пара минут.

Россыпь чёрных зёрен на горизонте -- 

чей-то флот. 

 

А раньше-то в животе…

да брось,

ничего там не было, в животе.

 

Теперь там красные комья глины,

дробь засеял -- и богатей:

дождь прольется, взойдут снаряды

всех диаметров и мастей.

В животе котёл, 

а в котле козёл,

снова сросшийся из костей.

В животе неистово пляшет площадь,

вся, от умерших до детей.

В животе мы живём на границе рощи,

и у нас полон дом гостей.

В животе я ползу к тебе попрощаться

с ножом в животе. 

 

В животе под корнями следы волков,

клубни боли, хвосты затей

и чего-то ещё -- 

не высмотришь в темноте. 

 

Темнота плацкарта рассечена,

разобрана на бруски.

Мчим по левой руке, завтра въедем на

запястье правой руки.

А сейчас остановка сердце, и сосны

здесь пугающе высоки.