* * *

Страх уходит невежливо,
по-английски,
не оставив даже записки.

Вечером ещё допивал твой виски, 
обещал "никогда тебя не покину",
целовал ледяными губами спину,
спускаясь медленно 
вдоль хребта,
наваливался, ломал,
как всегда, начинал шептать:
"Что ты воешь?
Я знаю -- тебе со мной хорошо".

А потом ушёл.

Поначалу не веришь:
ждёшь отмены, стука, звонка,
ищешь его семена, драконьи клыки
в цветочных горшках,
вдруг взойдут ублюдки его, сынки,
готовые приласкать.
Ничего не находишь,
ни запаха страха,
ни зернышка, 
ни глотка.

Ну вот, теперь хорошо,
вот теперь не вой.
Не страшно теперь ничего.

Не страшно,
когда сумасшедшая с Чистых
на бумажке рисует числа,
с маленьким интервалом,
как даты с детских могил.

Не страшно
найти у оградки свитер и теплые сапоги,
подумать: вот кто-то добрый принёс,
чтобы она согрелась -- мороз,
а мы-то с собой ни шали,
ни водки не взяли.

Страшно,
что в клубе ещё зависать
три месяца с небольшим,
а ты вдруг расслышал их голоса,
и понял их чертов шифр.
Тех, что сидят, свесив ноги с карниза,
над твоей головой:
ты на четвёртом, 
она -- на пятом,
а у него -- восьмой.